Всю ночь свирепствовала буря. Лес гудел, стонал, ухал. Мы сидели в землянке и молча слушали завывание ветра. Он то утихал на какое-то мгновение, то налетал с новой силой, ломая вековые березы и ели. Всем было немного не по себе.
— В такую погоду только дома сидеть, — мечтательно проговорил кто-то, но ему даже не ответили, потому что все были согласны с ним.
Но желание несбыточно. Пока хозяйничают гитлеровцы, наш дом — дремучий лес. А семьи? Где они — наши семьи? Вот уже три месяца я не имею от жены весточки. Да и как получить ее, если непреодолимой стеной нас разделяет фронт.
Впоследствии я убедился, что эта стена не так уж непреодолима, а сейчас тоска по родным заставляла больно сжиматься сердце. Где жена? Что с ней? Живы ли, здоровы ли дети? Об этом беспокоился не только я. С такими вопросами ко мне обращался мой отец, когда я появлялся в Еленском.
— Как, Сергей, ничего не слышно? — спрашивал он, и я отрицательно качал головой.
— Да, да, — вздыхал он, — ты потерпи. Не думаю, чтобы с ними что случилось.
Отцу моему — Устину Сергеевичу — в этот год исполнилось 65 лет. Он работал помощником лесничего, когда началась война. Провожая семью на восток, я предложил ему:
— Может, ты, отец, вместе с ними уедешь?
- Я?
— Ну да! Ты.
— Нуда хуже коросты, — рассердился он. — Ты что ж, не меришь мне? Да я еще в седьмом году... Знаешь?
Да, я очень хорошо знал, что произошло в 1907 году. После подавления первой русской революции отец мой, отличавшийся своенравным характером, подговорил своих братьев Петра и Ивана принять участие в «суде» над царем. Вместе с другими непокорными крестьянами они демонстративно казнили портрет Николая II: повесили на суку столетнего дерева. Крамола привела в ужас уездное начальство. Суровое наказание не утихомирило буйный нрав отца. Продолжая считать царя своим кровным врагом, он приветствовал февральскую революцию, низвергшую его с трона. Не знаю, по каким причинам он не вступил в партию, но большевикам твердо верил и шел за ними. Советскую власть считал своей родной, хотя никогда не заявлял об этом. Да в этом не было необходимости — дела говорили сами за себя. Вот и сейчас он сказал буднично, не скрывая обиды и упрека:
— Раньше времени, Сергей, записываешь меня в старики. А Устин Симаков не такой уж немощный. — И неожиданно вспылил: — Мое слово твердое. Никуда я не поеду! Я вам еще понадоблюсь.
И действительно, отец оказал отряду немало услуг. По заданию Николая Ивановича Бусловского собирал сведения о противнике, заготавливал продукты для партизан. Зная все тайные тропы, он неожиданно появлялся в расположении лагеря. Высокий, слегка сгорбленный, быстрой походкой направлялся к штабной землянке.
— Ты, Устин Сергеевич? — с деланным удивлением спрашивал его Бусловский.
— Я! Ваше счастье, что я, а не другой. — И советовал: — Охрану постыди, Николай Иванович. Как это они меня просмотрели?
Осталась в тылу врага и мать Александра Алексеевна. Она была на пять лет моложе отца. В отряде ее знали и любили, звали «наша партизанская мать». Она пекла хлеб, грела воду «на баню». Ко всем была ласкова, для каждого находила теплое слово. Партизанам, уходящим на задание, старалась всунуть лишнюю горбушку хлеба, а проводив их, забиралась в укромный уголок и тихо плакала жалостливыми бабьими слезами.