Отшумели последние мартовские ветры. Потемнел на дорогах снег. Остро запахло весной. Бурным было половодье. И вот, согретая солнцем, оттаяла земля. Как-то Стефанчиков вернулся из соседнего леска с букетом подснежников в руках. И эти первые цветы послужили поводом для жаркого разговора.
Мы все помнили о семьях, о мирной довоенной жизни. Мы недоумевали, почему все, что было у нас хорошего, казалось раньше обычным, само собой разумеющимся. А сейчас? Сырая землянка, в которой пахнет керосином и прелью. Война! Ну да, конечно! Мы знаем это. Но если война, то почему мы сидим в землянках?
— Как кроты забились в норы! — неистовствовал Лебедев.
Его кипучая натура требовала повседневной энергичной деятельности. Он даже почернел от злости.
— Какой дурак держит нас тут! — продолжал возмущаться он, и его мощный бас гудел, подобно колоколу.
— Командованию видней, — возразил комиссар Тришин.
— А я не верю этому, — упорствовал Лебедев. — О нас даже не помнят, забыли!
Трудно было что-либо возразить этому упрямому богатырю. Мы все привыкли думать об этом силаче как о человеке весьма уравновешенном. Даже в самые трудные минуты партизанской жизни Владимир Иванович не мог удержаться, чтобы не рассказать веселый анекдот. Его голос звучал обычно добродушно, особенно когда, увлекшись, он переставал следить за речью. Всем казалось чудным его волжское «о».
— Погодим, посидим, посмотрим, — копируя Лебедева, говорили партизаны.
Но настали дни, когда не только Лебедеву надоело «годить». Не только у него сложилось такое впечатление, что о нас забыли. В период временного отступления частей Красной Армии нам пообещали, что бойцы партизанского отряда возвратятся в родные леса и будут вести диверсионную и разведывательную работу в тылу врага. Тогда же была сформирована из партизан и тульских рабочих специальная группа для посылки в Хвастовичский район. Меня назначили комиссаром, а туляка Самсонова — командиром объединенной группы. Перед нами поставили задачу перейти линию фронта, проверить сохранность продовольственных баз и подготовить место для дислокации отряда.
Темной мартовской ночью мы пересекли линию фронта и направились к разъезду Мартынки. Здесь осенью прошлого года была создана запасная база. Но от нее не осталось и следа. Неудачи ожидали нас и в других местах. В кудияровском и еленском лесах расположились гарнизоны гитлеровцев. Возвратившись в часть, мы доложили обстановку. В эти дни решалась судьба отряда — вливаться ли ему в ряды Красной Армии или, перейдя линию фронта, громить тылы противника. Командование Брянского фронта решило сохранить ядро отряда. На закрытом партийном собрании, всесторонне обсудив кандидатуры, мы отобрали тридцать человек.
Вновь сформированный отряд поставили на довольствие и послали в оборону. Нам пообещали, что, как только растает снег, мы уйдем в Хвастовичский район и возобновим свои действия в тылу врага.
Первая попытка пересечь линию фронта окончилась неудачей. Не принесли успеха и три следующие. Все это вызывало справедливое недовольство партизан.
Только в двадцатых числах июня была разработана операция по переброске отряда в тыл врага. На этот раз «просунуть» нас через передовую решили мелкими группами. Однако и этот замысел не удался. Надежды на то, что гитлеровцы, подвергшись обстрелу разведчиков, ослабят внимание, не оправдались. Мы целую ночь просидели в засаде, вымокли до нитки в холодной ключевой воде и на рассвете вернулись обратно.
Трудно сказать, сколько продолжалось бы «безделье», если бы, к нашему счастью, не произошла смена командования Брянского фронта. Командующим армией, в зоне которой предполагались действия отряда, был назначен прославленный конник генерал-лейтенант Белов. Вскоре после этого Николая Ивановича Бусловского вызвали на заседание военного совета.
Бусловский выехал в штаб армии в десять утра. Целый день мы провели в томительном ожидании. Что там скажут? Как будет решена судьба отряда? Но Бусловский не возвращался, и мы томились в неведении. Наступил вечер. Мы сходили за ужином, но ели неохотно, без аппетита. Уже давно надо было спать. Мы забрались в землянку, легли, но не могли заснуть.
Часа в два ночи я услышал окрик часового: Стой! Кто идет? Свои.
— Пароль?
— Это я — Дрозд.
Дрозд — это кличка Николая Ивановича. С ним прибыли комиссар Тришин и начальник штаба Столяров. Я притворился спящим. Николай Иванович зажег коптилку и свернул цигарку. Лицо его было оживленным. Видимо, ему очень хотелось поделиться новостями, но он не решался будить нас. Жадно курил. Я уже хотел окликнуть его, когда он встал, бросил окурок и осторожно приблизился к нарам.
— Соловей, спишь?
— Нет. Слушаю, как трава растет, — ответил я, вставая. — Заждались тебя. Выкладывай, что нового.
— Новости есть, — проговорил он, хитро улыбаясь. — Но прежде хочу узнать, как твое самочувствие.
Я молчал, удивляясь необычному вопросу.
— Как здоровье?
— Не тяни! — рассердился я. — Любой моему здоровью позавидует.
— Значит, прыгать на парашюте с самолета можешь?
— Хоть сейчас.
— Договорились, — уточнил Николай Иванович и, хлопнув по плечу, тихонько вполголоса запел:
Соловей, мой соловей,
Залетная пташка.