Срыбный исчез при довольно странных обстоятельствах. Игнатов рассказывал об этом так:
— На большаке, когда возвращались с задания, встретили старика. Разговорились. Сидим, курим. Старик вздыхает, жалуется. Время, мол, такое беспокойное настало. «Что ж вас беспокоит, папаша?» — спрашиваю. «Партизаны, — отвечает. — Житья не дают. Что ни день — новая беда. То поезд под откос слетит, то машина, которая по дорожке едет, взорвется». Я, конечно, поддакиваю, а у самого руки чешутся: уж очень обидно слушать, как печалится русский человек, как врагу сочувствует. Но сдерживаю себя. А старик продолжает: «Осерчало на партизан начальство немецкое. Достанется им на орехи. Потому — невмоготу терпеть такие безобразия дальше. Коменданта нашего — я в деревне Буки живу — сегодня утром на совещание позвали. Говорил, будто облаву на партизан устроить затевают. Ну, да мое дело — сторона. Прощайте, люди добрые. Идти мне надо».
И ушел. Только тут я понял, насколько ошибочным было мое первое впечатление. Старик был просто осторожен. Он, видимо, догадывался о том, что мы партизаны, но, боясь ошибиться, не высказывал своего отношения к гитлеровцам. И действительно, окажись на нашем месте полицаи, они расценили бы слова старика по-своему. Ну и дед! Мы были очень благодарны ему за важное сообщение. И сразу созрел план. Решили захватить буковского коменданта, чтобы узнать, о чем шла речь на совещании. Устроили засаду. Притаились. Вскоре на дороге показались два всадника. Один был поручен Никитаеву и Прокаеву. Второго мы со Срыбным взяли на себя. Срыбный должен был убить лошадь, а я в это время наброситься на седока и обезоружить его. Всадники приближались легкой рысцой. Никитаев выстрелил. Лошадь под одним седоком грохнулась на землю. Я, готовясь к броску, ждал второго выстрела, но Срыбный не стрелял. Всадник пришпорил коня и галопом промчался мимо. Мы захватили комендантского денщика, но он почти ничего не знал о готовящейся карательной экспедиции против партизан.
К сожалению, командование отряда узнало о сведениях, собранных Игнатовым, уже после того, как каратели приступили к осуществлению своего плана. Но не буду забегать вперед.
Четвертого ноября Николай Иванович, я, Самсоник, Дудкин и еще несколько партизан вышли из лагеря, чтобы встретить в условленном месте группу Игнатова. День был теплый, солнечный. Сказывалась бессонная ночь. Почти до самого рассвета работали самолеты, и мы с Николаем Ивановичем принимали людей, грузы.
— Отдохнем, Устинович, — предложил Бусловский.
Я согласился. Разостлав палатку, мы улеглись прямо на полянке. Но еще не успели вздремнуть, как посланный в дозор Самсоник сообщил, что в направлении лагеря идут двое неизвестных.
— Тихо, — предупредил Николай Иванович. — Пусть идут.
Неизвестные приближались. Тот, который был в гимнастерке с петлицами связиста и в фуражке пограничника, нес автомат ППШ. Его спутник, одетый в серую шинель, в больших немецких ботинках с обмотками и в солдатской пилотке, был вооружен немецким карабином. За поясом у него торчал револьвер системы «наган». Когда оба подошли к нам на восемь-десять метров, Бусловский крикнул:
— Стой! Руки вверх!
Мы выскочили из засады и взяли автоматы на изготовку.
— Положить оружие и отойти в сторону на пять шагов, — распорядился Бусловский.
Неизвестные без пререкания выполнили команду. Мы подошли к ним.
— Кто вы такие? — спросил Бусловский.
— Лейтенант Серебряков.
— Как вы сюда попали?
— Со специальным заданием нас выбросили за линию фронта, — ответил Серебряков. — Но не совсем удачно. Едва мы успели снять с себя парашюты, как гитлеровцы напали на нас, завязалась перестрелка. Двое из группы убиты. Радист тяжело ранен. Рация повреждена.
— Куда вы идете?
— Меня информировали, что в этом районе действует партизанский отряд Бусловского. Я надеялся встретить вас и, кажется, не ошибся в своих расчетах.
«Липа», — подумал я, прислушиваясь к Серебрякову. Меня смущала его смешанная форма.
— А ваш товарищ кто? — поинтересовался Бусловский.
— Мы встретились с ним случайно, — ответил Серебряков. — Он бежал из Брянского лагеря военнопленных.
— И тоже пробирался сюда в надежде встретить отряд Бусловского? — осведомился я, критически осматривая слишком упитанную фигуру военнопленного.
— Не знаю, с кем имею честь разговаривать, — вскипел Серебряков, зло взглянув на меня, — но мне, дорогой товарищ, не до шуток. Я очень прошу вас сообщить в штаб армии о разгроме нашей группы.
Мы отошли с Бусловским в сторонку, чтобы обсудить ситуацию. Серебрякову можно было верить и не верить. Решили на всякий случай Серебрякова под охраной Шпагина и Бошарова отвести в старый временный лагерь, а бывшего военнопленного сегодня же ночью отправить на «Большую землю».
— Бери его, раба Божьего, и возвращайся в лагерь, а я тут распоряжусь, — сказал Николай Иванович.